Анна Голубовская

В детстве я читала запоем все подряд. В доме моей православной бабушки у кровати лежали жития святых. Меня пугали описания мучений и пыток, но на их фоне одна история запомнилась навсегда, и думаю, очень на меня повлияла. О римском святом Алексие, Человеке Божьем, покинувшем свой дом, родителей и невесту ради жизни духовной.
Он семнадцать лет провел на Востоке, в Сирии, изменившись внешне настолько, что посланные разыскать его слуги не узнали сына хозяев в нищем. Подали милостыню, как и прочим. Когда о его святости стали ходить легенды, Алексий решил сбежать от ненужного ему признания, сел на корабль, тот попал в бурю, и его прибило к итальянскому берегу.
Не узнанным он вернулся в свой дом, и прожил в нем еще семнадцать лет, умерев среди близких. Он молчал. Помню ремарку, что тяжелее всего ему было слышать по ночам плач матери, и оставшейся в доме, стареющей его невесты. Не признался. О том, что это и был тот, кого они отчаялись увидеть, родные и любящие узнали из свитка, который покойный сжимал в руке. «Это был я…».
Почему же его впустили жить? Очень просто — после его исчезновения дом людей, потерявших сына, стал странноприимным домом — для всех бедных, странствующих, больных и нищих.
По-моему, это не столько рассказ об аскезе, от которой святой не отступил, — сколько история о сострадании тех, кто искал в каждом бродяге, каждом нищем собственного сына и любимого. И, в конце концов, обрёл.
Для меня, неверующей, и для всех нас, смертных и слабых, не умеющих возлюбить ближнего, как самого себя, единственная возможность быть чуть ближе к светлой стороне — это видеть в каждом человеке своего близкого. Проще говоря, примерять на себя чужие невзгоды.
Замотанный в грязные тряпки нищий хочет переночевать в твоём подъезде, а ты грозишь полицией? Остынь, и увидь в нем друга, которого ты не видел долгие годы, он болен и ему немного осталось, но переживёт ли он сегодняшнюю ночь или замерзнет — зависит от тебя. Эта роняющая пакеты, несуразная старуха перебегает мостовую перед машиной, и ты резко тормозишь и материшься? А может, это твоя мама, ей трудно ходить, и она пытается сократить лишние метры, выкручивающие ей больные суставы..
Это твой ребёнок плачет за соседним столиком в кафе и никак не может успокоиться, это твой отец, это твоя собака, твои руки, твои ноги, твоя старость, твоя боль.
И это твои близкие, живущие или потерянные, ушедшие, и продолжающие тебе сниться, улыбаются тебе незнакомыми глазами.
Это почти невозможно — принимать чужую боль, как свою. Но хотя бы иногда. Хотя бы стараться не ожесточаться. А еще и война вокруг. И столько горя.
Как знать, а вдруг именно сейчас ты разворачиваешь свиток, а там написано — «это я».